Глава 3. ...ЖЕНЬКОЙ.

   Женька рывком подтягивает к себе книгу. Движение – осознанно размашистое, чтобы в разные стороны рассыпалось побольше предметов. В идеале – разбить что-нибудь. С грохотом или звоном.
   Оторвавшийся угол страницы – конечно, перебор. Женя испуганно таращится на испорченную библиотечную ценность. Невольно с опаской оглядывается. Если мама на что и среагирует искренне, так это на «неуважение к труду творца». Правда, это будут не совсем те эмоции, о которых Женя мечтает. Хотя… Любая эмоция – это эмоция. Реакция на то, что имеет значение. Того, кто имеет… Проявление жизни. Вот только чьей жизни: её или маминой?
   Нет, серьезно. Иногда Женьке кажется, что её собственное тело уменьшается в размере, теряет плотность, вес. Выпаривается из реальности этого мира.

   Дымок.

   Прозрачная девочка-призрак: хоть предметы сквозь нее разглядывай. Можно считать даже забавным - как спецнавык супергероя. Но это происходит только рядом с мамой.

   Какое уж тут «только»…

   Бывает-то всякое. Мама не слышит.

   Или не слушает. Женька трясет и пихает ее, чтобы проявиться. Не смотрит. Не спрашивает. Не видит. Отводит рукой в сторону – как ветку березы, преградившую путь. Хмурится – словно от чужого резкого звука. Повторяет за Женей невпопад, силясь поддержать беседу. Опускает глаза в телефон, скользит по мерцающему экрану взглядом.
   Не слышит.
      - Мам, ты меня не слушаешь совсем!
   Ах да, это уже говорилось.
   В такие минуты где-то внутри Женькиного живота (возможно, чуть выше и левее) просыпается дракон. Разъяренно взлетает вверх по горлу, стучится в висках, заполняет все тело, дрожит в пальцах рук.
   Становится самой Женькой.
   И мама получает по полной.
   Хотели взрослого человека? Наслаждайтесь. Держите – переходный в десять. Заказывали? В полной красе и динамике! С некоторым опережением графика, зато от всей драконьей души. Развлекайтесь! Кричите! Можете даже швырнуть в стену что-нибудь тяжелое. Ваши болевые точки давно нащупаны – мы не промахнемся. Ругайтесь. Впадайте в отчаяние. Наказывайте.
    Ты только не уходи больше в себя. А то… – как неживая. И, мам, мне страшно.
      - Ты слышишь? Мам, ты меня вообще слушаешь?
   А еще можно набрать пряников и конфет из жестяной банки, задвинутой в верхний угловой шкаф. Приставленный к плите стул легко решает проблему труднодоступности вредных лакомств. Набитый живот прозрачным уже не назовешь. Да и дракоша стихает, осоловевший от ударной дозы сладкого: тут уж не до войн за эмоции.
   Бабушка-гомеопат была бы в ужасе. Либо – что скорее – назвала бы это липкое обжорство симптомом, встроив живую Женьку в классификацию своих пациентов. А Женька – это Женька.
   Не симптом.
   Не - как это бабушка говорит? – не …конституциональный тип.
   Не переходный возраст.

   И…

   Не дракон.
   С папой Женька – совсем другая. Ни о какой бестелесности тут речи не идет. Они оба – живчики. Мяса в суп добавь – и побольше! Хохот, возня, азарт и суматоха. Громкие чипсы в кинотеатре и сосиски для бродячих собак, двойки по окружающему и подмигивание из-за маминого плеча. Ругань от души и примиряющие жмурки по всей квартире. Живчики – вообще, слово отличное. Очень плотное. Энергичное. Понятно безопасное.
   Папа редко бывает дома, конечно.
   Работа. Новый проект… Конкуренция…
   Зато он обожает слушать Женькины истории: смеется взахлеб, шутит неприлично по- взрослому, даже помнит имена ее друзей.
   А главное, за папу можно не бояться – уж он-то никуда не исчезнет. Не уйдет в себя, не будет прятать от Женьки непонятные слезы, не замолчит неожиданно на полуслове. Короче, с ним вообще ничего страшного не произойдет. Так что можно не бормотать по ночам слова молитв-заклинаний, не прятать в бельевых корзинах сплетенные обереги, не холодеть до пота, представляя свою жизнь без…
   Папа – понятный. И он – здесь. А мама…
   Женька смотрит в книгу. Теребит пальцами разорванную страницу. Злость на маму отступила, и наказание чтением уже кажется вполне справедливым: не надо было доводить человека.
   Какие бы мотивы или мифические животные тобой ни двигали.
   Возможно, есть в этих книжках и какая-то польза. По крайней мере, все об этом твердят. Порой тонкие мамины пальцы гладят потертые обложки – как позолоченный рельеф иконостасов: дрожа и оберегая.
   Так еще можно ласкать щеку ребенка.
   Но Женька плохо понимает, почему надо прилипать глазами к белой странице с прыгающими вверх-вниз черными значками, когда вокруг – вся эта жизнь. Такая быстрая, разная, настоящая.
   Женя крадется по коридору, заглядывает на кухню.
   Мама, прижавшаяся лбом к оконному стеклу, со спины кажется хрупкой девочкой- старшеклассницей: короткие волосы небрежно заправлены за уши, одежда - как обычно - велика. Женя смотрит на чашку, полную холодного кофе, на мамины ссутуленные плечи, на так и не убранную со стола кляксу манной каши – зачинщицу очередного скандала. Маме стыдно. Так бывает каждый раз после того, как мама не сдерживается и кричит на Женьку. Кстати, против маминого раскаяния Женька не возражает: мысли виноватой мамы теперь уже безусловно заняты дочерью. Мы добились полного присутствия.
   Но только – чтобы не плакала. Женька ужасно боится маминых слез. Ведь это как-то нечестно даже, разве нет? Кто здесь ребенок? Если плачет мама, значит, мир окончательно вышел из-под контроля. И надвигается большая беда. Что делать? Кого звать, чтобы спасти ту, которая сама должна приходить на зов?
   А еще – плачущую маму очень жалко.
   Женя трет мочки ушей. Трюку научила бабушка: кровь приливает к голове, мозги прочищаются и выдают свежую идею. Срабатывает безотказно. Женька вспоминает, что пару месяцев назад забросила работу над грандиозной поделкой, которая так нравилась маме: панно, изображающим восточный сад с павлинами. Изюминка картины – материал, из которого она создана: мелкие разноцветные бисеринки, скрупулезно приклеенные к картону. Нужный цвет - в нужном месте. В тот раз все закончилось одновременно: и клей, и бисер, и терпение. После мама много раз просила Женьку доделать панно, но вот как-то совершенно не хотелось, да и клей так и не купили.
   Через пару минут Женька уже вдыхает раскаленный от зноя воздух улицы. Бежать совсем недалеко: магазин с канцелярией – через дорогу. Мама даже не заметит ее отсутствия. Впрочем, ходить одной по знакомым улицам Жене разрешили уже давно: месяца три назад. Отпрашиваться, вроде, и не надо было. Наверное…
   Женька хмурится, вспоминая, как мама с бабушкой чуть не поругались, доказывая друг другу, что Евгения еще совсем малышка, ребенку нужна самостоятельность, в городе полно сомнительных типов, а Женя – разумный человек и не будет общаться с незнакомыми. Ужасно, когда они спорят: мама становится замороженно вежливой, особенно тщательно выговаривает бабушкино отчество и что-то безостановочно перетирает между большими и указательными пальцами спрятанных за спину рук. Ну а бабушка? Она во время этих разговоров смотрит на маму со странным выражением на лице: то ли грустит, то ли сочувствует, то ли мысленно подбирает для сложной пациентки подходящий гомеопатический шарик.
   Терпеливо дожидаясь полного исчезновения машин, Женька топчется у пешеходного перехода. Самостоятельная-то – да.
   Но страшновато.
   Впрочем, дорогу Женя так и не переходит. Хохот резвящейся на детской площадке ребятни заставляет ее обернуться, и Женька видит папу, не спеша поднимающегося в их подъезд. Восторгом можно захлебнуться. Папа! Утром! Уже вернулся с работы! Сюрприз для них с мамой! Нескольких секунд оказывается достаточно, чтобы промчаться сквозь сквер, да и папа отчего-то замирает на последней ступени. Женька звонко вопит в папину спину приветствие - громкостью выплескивает мешанину своих эмоций: облегчение, радость, надежду и привычную тревогу за маму.
   От крика папа вздрагивает и оборачивается к дочери. Его улыбка напоминает гримасу: папа зачем-то перекосил лицо.

   Да еще странно склонил голову к левому уху.

   Неожиданно для самой себя Женька переходит на шепот.

      - Пап, ты чего так рано?

      - Пап, ты какой-то стра…

   Женька не договаривает, ошарашенная тем, что видит в папиных глазах. Боль.

Растерянность. Страх.

Папа переминается с ноги на ногу – как будто передумал идти домой или вообще забыл, куда шел.
      - Пап, пойдем к маме!
   Желая развеять папино наваждение, Женька протягивает руку, чтобы как следует встряхнуть его за плечо.
   Кончики ее пальцев осознают безжизненность папиной правой руки (ощущение человеческого тела, превратившегося в прохладную обездвиженную плеть, Женя запомнит на всю свою жизнь).
   Женька шепчет почти беззвучно:
      - К маме. Нам надо к маме. Пойдем.
   Потом папа сидит на кухне: голова откинута на стену, из глотки вырывается жутковатое мычание. Мама – на коленях перед ним, растирает скрюченные папины пальцы, бормочет что-то успокаивающе бодрое. Безуспешно пытается перелить в папу свою силу и жизнь.
   Врачи скорой помощи: две невысоких строгих женщины и молодой парень - наверное, водитель машины.
   Испуганный сосед с верхнего этажа. Помогает спустить папу вниз - прямо на стуле.
   Захлопнувшаяся за ними входная дверь.
   Тишина пустой квартиры разрывает уши.
  За пару секунд до одиночества Женька еще раз встречается с папой глазами. Не находит даже тени своего отца в зрачках испуганного слабого мужчины.
  Женька отлично знает, что произошло.

Сегодня на улице она своим громким криком сломала папу.