Глава 6.
...ЖЕНЬКОЙ.
Женька подтягивает колено к подбородку, десятый раз проводит карандашом по одному и тому же месту рисунка. Даже не замечает, что грифель давно сломан: острые деревянные края карябают альбомный лист.
Вся Женька превратилась в слух – силой внимания пытается пробиться через толстую стенку между детской и кухней. На кухне мама разговаривает с бабушкой. Женьке очень важно услышать, о чем они говорят. Но голоса неразборчивы – после тоскливого (и невкусного) ужина мама отправила Женьку рисовать. Плотно закрыла за дочерью дверь. Так что можно смело предположить, что обсуждают на кухне именно ее.
Девочку, из-за которой заболел отец.
Уже пару лет Женька догадывается, что со звучанием ее голоса что-то не так. Мама быстро устает от Женькиной болтовни. Морщится, если дочка начинает тараторить слишком быстро и громко. Просит помолчать, перебивает. Часто сама договаривает за Женей фразы, желая побыстрее закончить разговор.
- Жень, зайка, давай просто посидим в тишине. Что-то я устала.
- Малыш, у тебя такой звонкий голос! Тшшш, а то у меня сейчас голова взорвется… Рождаются же люди-инвалиды…
Например, в четвертом подъезде их дома раньше жила Оленька – сопровождая маму в дальний магазин, Женька часто встречала это странное создание: метровую полудевочку- полуженщину, пригибающуюся к земле под тяжестью огромного, жуткого горба. Долгое время Женька даже боялась проходить мимо Оленьки – таким страшным и необъяснимым было ее уродство. Женька тянула маму за руку: принуждала ее или перейти на другую сторону, или повернуть назад.
Однажды мама остановилась, очень серьезно посмотрела в Женькины глаза, сказала неожиданно мягким голосом:
- Малыш, так не пойдет. Она же человек, ей обидно, что мы каждый раз шарахаемся. И они пошли знакомиться с Оленькой, которая оказалась маминой ровесницей,
задорной хохотушкой с кучей потрясающих историй и идей. Женька и Оленька потом дружили целый год, пока карлица не переехала в другой город - причин мама не объяснила.
Сейчас Женька чаще вспоминает ярко-синие стрелки, подводку Оленькиных веселых глаз, а не горб, который, в общем-то, ничем не мешал окружающим.
Оленька родилась с безобидным горбом, а Женька вполне могла родиться с вредной для живущих рядом людей голосовой аномалией. Может быть, ее голос вибрирует на какой-то опасной человеческому уху частоте? Чем громче она говорит, тем больше капилляров лопается в мозгу слушающего… Для кого-то это проходит безвредно, других – может покалечить.
Такова Женькина версия, и каждый новый день размышлений подкидывает все больше доводов в пользу ее истинности.
Впрочем, поначалу Женька еще пыталась спрашивать взрослых.
Врач скорой помощи, найдя, наконец (после четвертого телефонного звонка), больницу, готовую принять папу, бросила сквозь зубы раздраженно:
- Все мама потом расскажет. Иди пока – займись своими делами, не шуми тут, не отвлекай. Диагнозы в клинике ставят…
Через пару минут после их отъезда к Женьке заглянул сосед. Отвел глаза и растерянно пробормотал в сторону:
- Да не знаю я, Жека, причину. Какой-то приступ. Жарко же. Ты это – поднимайся к нам обедать сегодня, не кисни тут… Мама-то теперь не скоро вернется, наверное…
Вечером приехала ночевать бабушка. Непонятно сказала:
- Скорее всего, задето правое полушарие. Точно не скажу – мама третий час трубку не берет… Что-что? Давай-ка погромче, родная, – что ты там шепчешь? Что спровоцировало? Ох, Женечка, разве тут определишь вот так – сидя в квартире. Не волнуйся, малыш. Все наладится как-нибудь. Пойдем-ка укладываться – на тебе лица нет совсем…Крошечка ты моя…
Такие вот результаты первичного расследования: врач явно злилась на Женю, сосед боялся ее огорчить, бабушка утешала. А мама…
Мама вернулась домой только через сутки - осунувшаяся, строгая, с колючими уставшими глазами. Села на диван напротив них с бабушкой. Зачем-то старательно выпрямила плечи, потянулась макушкой вверх, долго укладывала на коленях руки: ладони вверх, ладони вниз, рука в руке… Балерина на посольском приеме.
Заговорила монотонной скороговоркой:
- Пока мало, что известно. Доктор со мной завтра встретится. В двенадцать. Я сейчас переоденусь – поеду снова. Побудете с Женей? Нас очень долго держали в приемном отделении. Большой наплыв людей. Тяжелая погода. Скачки давления. Врачи не справлялись с потоком. Мы там весь вечер просидели. И полночи. Только в три утра
- в палату. Косте все хуже становилось. Я ходила - просила посмотреть его. Они говорили: сейчас. И не вызывали нас. Костя спал. Спал же? Наверное, надо было дать им денег. Я приготовила. Вот здесь, в правом кармане. Вот. Я только не понимала, как предложить… Растерялась. Дура. Они еще хотели перевезти его в другую больницу, туда, где есть свободные койки. Не перевезли. Костя спал, ведь? Да, Наталья Михайловна? В приемном? Как думаете? Он голову так откинул назад, дышал ровно. Я все время к нему наклонялась и слушала, как он вдыхает-выдыхает. Но у него очень холодные руки были. И ноги – холодные, я потрогала. Я снова пошла к ним. Сказала – надо быстрее, он замерзает. Там ночью дуло, не знаю, откуда…. Потом нянечка принесла одеяло. Странное такое одеяло. Совсем тонкое, а такое тяжеленное. Оно с Кости постоянно на пол сползало. Я вам сказала, что они его там потом в коляску посадили? Ну – кресло это, как у инвалидов. А они нас все так и не принимали. Только в три утра. По-моему, в три…. Уже светло за окном было. Я не знала, что так рано светает. Это я все упустила. Надо было требовать, кричать, а я боялась. Ну – что я подниму шум, а они на нас разозлятся и Костю как-то плохо посмотрят. Я ведь не знала, что это инсульт. Очень много времени ушло. Мне сегодня
в коридоре около палаты одна женщина сказала, что это очень вредно - столько времени пропустить. А лекарства они только сегодня утром стали давать. Наталья Михайловна, я… не про то… Наталья Михайловна, его парализовало.
Маму о причинах папиного инсульта Женька так и не спросила. Разобралась сама.
Сломанный карандаш все-таки прорывает бумагу. Женька равнодушно отодвигает испорченный листок в сторону. Эту лошадь она пытается заштриховать пятый или шестой день.
Интересно, а сколько дней уже сломан грифель?
Женька топчется на пороге своей комнаты, смотрит в сторону закрытой кухни, но идет в спальню родителей. Привычно замедляет в коридоре шаги, мысленно облегчая (обеззвучивая) свой вес.
Папа спит.
Женьке совсем не нравится, как вечерний торшер подсвечивает лицо отца. Усиленная желтым желтизна – на смятом полотне подушки. Руки неподвижно вытянуты вдоль тела.
Женька смотрит.
Потом выключает свет – и возвращается к себе.
К этому времени в атмосфере кухни что-то меняется. Мамин голос неожиданно взлетает вверх. Яростно и отчаянно печатаются слова, преодолевая межкомнатное звукопоглощение.
- Да не могу я, Наталья Михайловна! Как мы будем там жить?! Это же богом забытое место! Край мира! Дом разваливается! Женька – маленькая! Школы – нет! Костя – инвалид! Невозможно.
Оборвавшись, мамин голос через пару мгновений слышится вновь. Только теперь уже едва различимо.
Впрочем, Женька понимает слова мамы:
Вся Женька превратилась в слух – силой внимания пытается пробиться через толстую стенку между детской и кухней. На кухне мама разговаривает с бабушкой. Женьке очень важно услышать, о чем они говорят. Но голоса неразборчивы – после тоскливого (и невкусного) ужина мама отправила Женьку рисовать. Плотно закрыла за дочерью дверь. Так что можно смело предположить, что обсуждают на кухне именно ее.
Девочку, из-за которой заболел отец.
Уже пару лет Женька догадывается, что со звучанием ее голоса что-то не так. Мама быстро устает от Женькиной болтовни. Морщится, если дочка начинает тараторить слишком быстро и громко. Просит помолчать, перебивает. Часто сама договаривает за Женей фразы, желая побыстрее закончить разговор.
- Жень, зайка, давай просто посидим в тишине. Что-то я устала.
- Малыш, у тебя такой звонкий голос! Тшшш, а то у меня сейчас голова взорвется… Рождаются же люди-инвалиды…
Например, в четвертом подъезде их дома раньше жила Оленька – сопровождая маму в дальний магазин, Женька часто встречала это странное создание: метровую полудевочку- полуженщину, пригибающуюся к земле под тяжестью огромного, жуткого горба. Долгое время Женька даже боялась проходить мимо Оленьки – таким страшным и необъяснимым было ее уродство. Женька тянула маму за руку: принуждала ее или перейти на другую сторону, или повернуть назад.
Однажды мама остановилась, очень серьезно посмотрела в Женькины глаза, сказала неожиданно мягким голосом:
- Малыш, так не пойдет. Она же человек, ей обидно, что мы каждый раз шарахаемся. И они пошли знакомиться с Оленькой, которая оказалась маминой ровесницей,
задорной хохотушкой с кучей потрясающих историй и идей. Женька и Оленька потом дружили целый год, пока карлица не переехала в другой город - причин мама не объяснила.
Сейчас Женька чаще вспоминает ярко-синие стрелки, подводку Оленькиных веселых глаз, а не горб, который, в общем-то, ничем не мешал окружающим.
Оленька родилась с безобидным горбом, а Женька вполне могла родиться с вредной для живущих рядом людей голосовой аномалией. Может быть, ее голос вибрирует на какой-то опасной человеческому уху частоте? Чем громче она говорит, тем больше капилляров лопается в мозгу слушающего… Для кого-то это проходит безвредно, других – может покалечить.
Такова Женькина версия, и каждый новый день размышлений подкидывает все больше доводов в пользу ее истинности.
Впрочем, поначалу Женька еще пыталась спрашивать взрослых.
Врач скорой помощи, найдя, наконец (после четвертого телефонного звонка), больницу, готовую принять папу, бросила сквозь зубы раздраженно:
- Все мама потом расскажет. Иди пока – займись своими делами, не шуми тут, не отвлекай. Диагнозы в клинике ставят…
Через пару минут после их отъезда к Женьке заглянул сосед. Отвел глаза и растерянно пробормотал в сторону:
- Да не знаю я, Жека, причину. Какой-то приступ. Жарко же. Ты это – поднимайся к нам обедать сегодня, не кисни тут… Мама-то теперь не скоро вернется, наверное…
Вечером приехала ночевать бабушка. Непонятно сказала:
- Скорее всего, задето правое полушарие. Точно не скажу – мама третий час трубку не берет… Что-что? Давай-ка погромче, родная, – что ты там шепчешь? Что спровоцировало? Ох, Женечка, разве тут определишь вот так – сидя в квартире. Не волнуйся, малыш. Все наладится как-нибудь. Пойдем-ка укладываться – на тебе лица нет совсем…Крошечка ты моя…
Такие вот результаты первичного расследования: врач явно злилась на Женю, сосед боялся ее огорчить, бабушка утешала. А мама…
Мама вернулась домой только через сутки - осунувшаяся, строгая, с колючими уставшими глазами. Села на диван напротив них с бабушкой. Зачем-то старательно выпрямила плечи, потянулась макушкой вверх, долго укладывала на коленях руки: ладони вверх, ладони вниз, рука в руке… Балерина на посольском приеме.
Заговорила монотонной скороговоркой:
- Пока мало, что известно. Доктор со мной завтра встретится. В двенадцать. Я сейчас переоденусь – поеду снова. Побудете с Женей? Нас очень долго держали в приемном отделении. Большой наплыв людей. Тяжелая погода. Скачки давления. Врачи не справлялись с потоком. Мы там весь вечер просидели. И полночи. Только в три утра
- в палату. Косте все хуже становилось. Я ходила - просила посмотреть его. Они говорили: сейчас. И не вызывали нас. Костя спал. Спал же? Наверное, надо было дать им денег. Я приготовила. Вот здесь, в правом кармане. Вот. Я только не понимала, как предложить… Растерялась. Дура. Они еще хотели перевезти его в другую больницу, туда, где есть свободные койки. Не перевезли. Костя спал, ведь? Да, Наталья Михайловна? В приемном? Как думаете? Он голову так откинул назад, дышал ровно. Я все время к нему наклонялась и слушала, как он вдыхает-выдыхает. Но у него очень холодные руки были. И ноги – холодные, я потрогала. Я снова пошла к ним. Сказала – надо быстрее, он замерзает. Там ночью дуло, не знаю, откуда…. Потом нянечка принесла одеяло. Странное такое одеяло. Совсем тонкое, а такое тяжеленное. Оно с Кости постоянно на пол сползало. Я вам сказала, что они его там потом в коляску посадили? Ну – кресло это, как у инвалидов. А они нас все так и не принимали. Только в три утра. По-моему, в три…. Уже светло за окном было. Я не знала, что так рано светает. Это я все упустила. Надо было требовать, кричать, а я боялась. Ну – что я подниму шум, а они на нас разозлятся и Костю как-то плохо посмотрят. Я ведь не знала, что это инсульт. Очень много времени ушло. Мне сегодня
в коридоре около палаты одна женщина сказала, что это очень вредно - столько времени пропустить. А лекарства они только сегодня утром стали давать. Наталья Михайловна, я… не про то… Наталья Михайловна, его парализовало.
Маму о причинах папиного инсульта Женька так и не спросила. Разобралась сама.
Сломанный карандаш все-таки прорывает бумагу. Женька равнодушно отодвигает испорченный листок в сторону. Эту лошадь она пытается заштриховать пятый или шестой день.
Интересно, а сколько дней уже сломан грифель?
Женька топчется на пороге своей комнаты, смотрит в сторону закрытой кухни, но идет в спальню родителей. Привычно замедляет в коридоре шаги, мысленно облегчая (обеззвучивая) свой вес.
Папа спит.
Женьке совсем не нравится, как вечерний торшер подсвечивает лицо отца. Усиленная желтым желтизна – на смятом полотне подушки. Руки неподвижно вытянуты вдоль тела.
Женька смотрит.
Потом выключает свет – и возвращается к себе.
К этому времени в атмосфере кухни что-то меняется. Мамин голос неожиданно взлетает вверх. Яростно и отчаянно печатаются слова, преодолевая межкомнатное звукопоглощение.
- Да не могу я, Наталья Михайловна! Как мы будем там жить?! Это же богом забытое место! Край мира! Дом разваливается! Женька – маленькая! Школы – нет! Костя – инвалид! Невозможно.
Оборвавшись, мамин голос через пару мгновений слышится вновь. Только теперь уже едва различимо.
Впрочем, Женька понимает слова мамы:
- Я просто не выдержу…
